– Ну что с ним, доктор? Жить будет?

– Скорее всего, товарищ подполковник, – бесцветным от усталости голосом ответил медик, автоматически одергивая давно потерявший былую белизну окровавленный халат. В свете неяркой электролампы, освещавшей площадку первичной сортировки раненых, кровь на халате казалась черной. Руки врача едва заметно подрагивали, но сам он, похоже, этого даже не замечал. – Рана тяжелая, осколок перебил бедренную кость, со смещением, просто удивительно, что жизненно важные сосуды не повредило. Но кровопотеря все равно вышла приличная. Плюс попавшая в рану инфекция, разумеется. Да и времени от ранения много прошло, а это очень плохо. Он уже на столе, сейчас прооперируем и отправим дальше в тыл, сегодняшней ночью через Днепр пойдет очередной конвой с ранеными. А дальше – как повезет. Не начнется заражение крови или гангрена – выживет. Но ему в любом случае понадобится еще одна операция, в условиях нормального стационара, здесь я кость не соберу.

– Добро. – Собравшийся уходить Кобрин заметил, что собеседник хочет что-то добавить, и вопросительно дернул подбородком: – Слушаю, товарищ военврач?

– Папиросой не угостите, товарищ подполковник? Я видел, как вы дымили. С утра не курил, и папиросы закончились, и времени не было – сами видите, сколько раненых. Потоком идут. Конвейер… даже ночью оперируем. А что делать? До утра не все дотянут…

– Прошу. – Внутренне радуясь, что появился повод избавиться от курева, Сергей протянул ему всю пачку.

– Ну что вы, это много, одной вполне достаточно.

– Берите, у меня еще есть. Мы, танкисты, люди запасливые. – Кобрин впихнул ему в руку помятую полупустую пачку «Беломорканала». На самом деле папирос больше ни у кого не имелось, а махорку, как знали все подчиненные, подполковник Сенин терпеть не мог. Вот и будет объяснение, отчего командир вдруг не курит.

– Благодарствую. Да, кстати, он пришел в себя.

– Все-таки очнулся?

– Очнулся, правда, совсем ненадолго. Неудивительно, впрочем, в его-то состоянии. Просил передать командованию, что вся его группа погибла и какие-то координаты, дальше я не разобрал. Вроде бы что-то про немецких парашютистов, которых они уничтожили. Он находился в полубреду, сами понимаете, речь мало что невнятная, так еще и абсолютно бессвязная. Но имя и звание назвал четко, я успел переспросить. Лейтенант Федор Кобрин, командир разведвзвода. А вот номер части, увы, я не разобрал. Вы там передайте куда следует, дело-то серьезное. Вдруг пропавшим без вести сочтут или, чего хуже, дезертиром. Запомнили или повторить?

– З… запомнил… – нашел в себе силы выдавить Сергей, ощутив, как внезапно пересохло горло и закружилась голова. Неужели?!

– Что с вами, товарищ подполковник?! Вы внезапно побледнели, и лицо у вас стало такое… пугающее… Вам плохо? Может, позвать медсестру? Вы присядьте, вон, на ящик, он у вас за спиной.

– Нет, уже все в порядке, – взял себя в руки капитан. В голове одновременно роились, сталкиваясь и мешая друг другу, обрывки десятков мыслей. Вот почему лицо раненого в какой-то миг показалось смутно знакомым, пусть от прапрадеда не осталось даже фотографии, Сергей все же сумел различить в его облике нечто родное, семейное. «С ума сдуреть», как Цыганков выражается. Это что ж получается, он чуть собственного предка не угробил, когда по бронетранспортеру осколочным долбанул?! Блин… И как ему сейчас поступить? Попросить врача как можно серьезнее отнестись к операции? Потребовать после операции отправить Федора в тыловой госпиталь в числе первых? Пригрозить званием, надавить авторитетом?

А чем прапрадед, собственно, лучше сотен и тысяч других таких же разведчиков, пехотинцев, танкистов или летчиков? Только тем, что является давным-давно потерянным и неожиданно нашедшимся предком курсанта ВАСВ капитана Кобрина из далекого будущего? Который сейчас, ко всему прочему, вовсе никакой и не капитан Кобрин, а подполковник Сенин? Нет, так нельзя. Да и нет у него на подобное права, ни малейшего права нет. Подло это. И мелко. На войне все равны.

Да и прадед бы подобного ни в коем случае не одобрил, очень сильно не одобрил – не тот был человек, насколько Сергей сумел в нем разобраться, встретившись в недавнем странном, но таком реальном сне. Во сне, ну конечно же, в том-то и дело, что во сне! Вот он болван! Как же сразу-то не понял! Ведь он ВИДЕЛ его там, видел в точности таким, как сегодня! А сразу не узнал потому, что лицо пребывающего без сознания раненого разведчика оказалось обильно перемазано засохшей грязью и кровью, напоминая застывшую маску…

Все эти, кажущиеся долгими, размышления пронеслись в сознании капитана в один миг, уложившись буквально между двумя ударами сердца.

И Кобрин, глубоко вздохнув, ответил уже практически спокойным голосом:

– Все в порядке, товарищ военврач. Устал просто сильно. Никак нормально выспаться не удается. Да и денек сегодня был – врагу не пожелаешь. Хм, смешно, кстати, сказал, «врагу не пожелаешь»! Врагу мы сегодня изрядно наваляли… А какая в танке вентиляция во время боя, когда пушка каждые несколько секунд лупит? Порой так всякой гадостью надышишься, что наружу едва живой выползаешь. Бывает, и угорают ребята, и от жары в обморок падают.

– Точно? – недоверчивым голосом переспросил врач, сверля комбрига подозрительным, как и у всех медиков, убеждающих в чем-то упрямого пациента, взглядом.

– Абсолютно! – твердо ответил тот, тряхнув головой.

– И все же категорически советовал бы вам отдохнуть, товарищ подполковник! Категорически! Поверьте, я ни в коей мере не перестраховщик, – он многозначительно кивнул на свой окровавленный халат и операционную палатку, – но прекрасно понимаю, что происходит и какая обстановка на передовой. Вижу! Поскольку с пятого дня войны в действующей армии. И если вы надорветесь и сляжете, пользы от этого никому не будет. Немцам разве что. – Хирург невесело усмехнулся. – Все устают, даже ваши танки…

– Спасибо за заботу, доктор, – насколько возможно мягко ответил Сергей. – Но я не вру, честное слово, меня и на самом деле уже отпустило, так что все нормально. А про… лейтенанта Кобрина я все запомнил, не волнуйтесь. Как будет возможность, немедленно передам и в штаб, и в разведроту. Если не ошибаюсь, я даже знаю кое-кого из его товарищей. Спасибо вам, доктор. Прощайте.

Коротко бросив все еще немного подрагивающую ладонь к шлемофону, комбриг развернулся и решительно двинулся прочь.

Военврач несколько секунд глядел танкисту в спину, затем выбросил под ноги окурок, пожал плечами и устало побрел к палатке, что-то негромко бормоча себе под нос…

Он еще не знал, что будет оперировать, ежесекундно рискуя потерять от усталости сознание, всю ночь. И лишь перед самым рассветом забудется на сорок минут тяжелым сном смертельно уставшего человека. А на рассвете, с первыми лучами солнца, прилетят немецкие пикирующие бомбардировщики. И он вместе с персоналом госпиталя будет под фашистскими бомбами помогать грузить раненых в грузовики и на подводы, отправляя их к переправе. Грузить, пока фугасная бомба не разорвет его в клочья вместе с несколькими медсестрами и санитарами…